Стал седым, мои ровесники, друзья, одноклассники и однокурсники уходят… Есть о ком вспомнить и чем поделиться. Вспоминаю…
В новой СШ № 9 в начале 70-х на окраине шахтёрского города Дзержинска в центральном Донбассе классы были переполнены, это если мягко сказать… Так, в нашем 8-Б было 52 человека. К «микрорайонским» добавились ребята из Нахаловки — «нахаловские», а также «саманные» и «больничные»…
В те счастливые безоблачные семидесятые годы беспокойного и жестокого ХХ века в нашем классе учились представители многих национальностей: русские, украинцы, белорусы, молдаване, евреи, немцы, поляки, корейцы, цыгане…
Причём, если честно, то понимание того, что мы принадлежим к разным национальностям, пришло к нам уже значительно позже — тогда, когда мы стали достаточно взрослыми, а точнее, где-то годам этак к 25.
А тогда мы все были «дети семьи трудовой» с просторов Великой страны — Союза Советских Социалистических Республик, настолько едиными и равными ощущали себя в ту счастливую пору все мы — дети начала космической эпохи, которые родились сразу после запуска первого советского спутника, во времена небывалого духовного подъёма в эпоху созидания нашего великого многонационального советского народа.
Для меня это была уже третья донбасская школа, в которой мне довелось учиться, поскольку отец у меня был офицером Советской Армии и его переводили на новое место службы каждые четыре года, а по молодости и того чаще.
Наш классный руководитель Виктор Александрович — выпускник МГУ с красным дипломом, красавец-мужчина с гвардейской выправкой, в запале частенько называл нас: «Вы не нормальные советские ученики, Вы дети гор!».
И я скажу Вам честно, мы всячески старались соответствовать этому высокому званию, которое, честно говоря, нам нравилось, но которое нас в то же время ко многому обязывало. Вот об этом и мой сегодняшний рассказ.
Хотя честно говоря, в глубине души мы считали себя не только детьми рукотворных гор — шахтных терриконов, громадных рудничных отвалов и шлаковых гор, но и достойными детьми знаменитых донбасских степей.
Вот именно об этом поколении и мой рассказ…
Родился я, как и многие тысячи детей советских офицеров в то время, в обычном гарнизоне Советской Армии. В южном приморском городке, в старинном здании военного госпиталя, расположенном прямо на набережной, окна которого выходили на ласковое весеннее синее Чёрное море. Когда мне исполнился год, воинскую часть отца передислоцировали в КВО.
Личный состав, семьи офицеров перевозили железнодорожными эшелонами. Техника транспортировалась на открытых платформах, а личный состав и семьи офицеров (по крайней мере, наша семья, по воспоминаниям родителей) — в вагонах-теплушках.
Вскоре мы оказались в Выползове, на живописных берегах реки Остёр, впадающей в голубую красавицу Десну. Отцу посчастливилось служить в лучшей советской армейской учебной части — в посёлке Десна, под началом героя сталинградской битвы, командующего КВО Василия Ивановича Чуйкова.
Редкие счастливые часы отдыха, проведённые вместе с отцом на зачарованной Десне. В бутылке — головастики, пиявки и жуки-плавунцы, настоящее богатство, выловленное в тёплых водах старого русла Десны!
Отца видел в основном по воскресеньям. Когда я просыпался, он уже был на службе, а когда ложился спать, его частенько не было дома.
Он всегда односложно отвечал на мой вопрос:
— Когда вернёшься с работы, пап?
— Я не работаю, сынок, я служу!
Иногда добавлял: «Служу Родине и трудовому народу!». Помнится, я долго думал над папиными ответами, а для себя решил: «Нужно у мамы спросить, как и где можно договориться с Родиной и трудовым народом, чтобы они пораньше отпускали папу со службы…» Спустя годы я сам себе смог ответить на этот важный для меня в ту пору вопрос.
После службы в учебном центре «Десна» отца перевели в посёлок Балаклея Харьковской области, где отец служил в должности начальника роты охраны позиций РВСН. В 1964 году, после процесса над предателем, полковником Пеньковским, в армии было проведено массовое сокращение — настоящая чистка офицерских кадров. Многие сослуживцы отца были досрочно демобилизованы из рядов Вооружённых Сил.
Отцу, как он считал, ещё повезло — его не демобилизовали из рядов СА, а перевели на службу в Никитовский РВК крупного железнодорожного узла центрального Донбасса, близ крупного шахтёрского города Горловки.
Жили мы в ту пору на «Холодильнике» — так называли местные жители небольшой жилой район из трёх двухэтажных домов из силикатного кирпича, принадлежавший Никитовскому хладокомбинату, одному из крупнейших в то время на Украине. Наш двор был окружён бетонным забором и изгородью из кустов жёлтой акации.
В центре двора располагалась пара больших столов, вокруг которых кипела общественная жизнь нашего микроскопического дворового мира. Днём вокруг них бесилась детвора, а вечерами в выходные дни старшее мужское население «забивало козла», а также решало и обсуждало насущные мировые проблемы.
Женская часть населения нашего «треугольника» располагалась вокруг самовара для чаевания и «светских» бесед, и игры в настольное лото. Также на этих столах, с добавлением вынесенных из квартир раздвижных столов, проводились общие праздничные застолья — 1 Мая, День Победы, 7 ноября и проходили свадьбы, торжества по случаю юбилеев и траурные тризны-поминки по безвременно ушедшим, в которых принимали участие все жители нашего небольшого дворового мирка…
Особенностью места расположения нашего двора являлось то, что он примыкал к громадному пустырю, который позже стал стройплощадкой нового, крупнейшего в УССР Никитовского ртутного комбината.
Вот в этом «золотом» треугольнике и прошло моё дошкольное детство и первые два класса начальной школы. По периметру этого нашего «золотого треугольника» находились постоянно дымящий и пылящий доломитный завод, громадный хладокомбинат, а с третьей стороны к нашим домам примыкал громадный пустырь с оврагами, карьерами и развалинами дореволюционного ртутного завода, живописных полузасыпанных землёй «финских колодцев» и, как нам, пацанятам, казалось, громадным «Баскервильским» болотом.
«Золотой треугольник» располагался на своеобразном острове-территории, окруженном в свою очередь со всех сторон многочисленными железнодорожными путями, подъездными железнодорожными ветками предприятий, шахт, карьеров и маневровыми путями станции Никитовка.
Эти железнодорожные пути и ветки буквально кишели и были почти постоянно плотно забиты движущимися и временно стоящими железнодорожными эшелонами с углём, металлопрокатом, цистернами, горным оборудованием и донбасским золотым зерном.
«Финские колодцы» представляли собой живописные развалины и кирпичные подземелья с арочными перекрытиями, засыпанные битым кирпичом, щебнем и элементами бетонных конструкций, залитых водой, в которой в несметных количествах водилось множество земноводных — жаб, лягушек, ужей, черепах, пиявок и жуков-плавунцов…
Когда в студенческие годы я попал на премьеру фильма «Сталкер» Андрея Тарковского, кадры этого фильма, снятые гениальным режиссёром Тарковским и операторами Княжинским, Рербергом и Калашниковым, очень мне напомнили картинки из моего детства, из нашего «золотого треугольника».
Причём если «зону» Тарковский снимал в окрестностях Таллина, Ленинграда и Москвы, то в нашей «золотой» никитовской зоне натура присутствовала сразу вся и присутствует до сих пор, даже пострашнее и реалистичнее, чем в фильме-шедевре…
И судя по тому, как развиваются события на многострадальной донбасской земле, миротворческие контингенты ООН могут появиться в любой момент.
Вот вам и предвосхищение гениального художника…
Между Никитовкой, точнее, посёлком Зайцево, и Дзержинском проходит, как сейчас принято говорить в СМИ, «линия раздела» или «серая зона» между ДНР и Украиной… И может статься, что увидим и войска ООН, как в «Сталкере», палящие в жителей «зоны» от страха за свои драгоценные жизни…
Но вернёмся в 1964 год. Многочисленные производственные строения хладокомбината были окружены хилым забором. С территории хладокомбината доносились соблазнительные запахи свежеиспечённых вафельных стаканчиков для мороженого, всевозможных копчёных рыбных пластов — горбуши, палтуса, морского окуня…
Понятия «нельзя» для нас, пацанов, не существовало. Мы настырно клянчили у работниц, и нас всегда осчастливливали горячими ароматными цельными и поломанными вафельными стаканчиками, а если повезёт, то и целыми пластинами, как мне сейчас думается, для мороженого пломбир в вафельных брикетах. Какой же был восторг! Какими необычайно вкусными для нас казались эти свежеиспечённые вафельные стаканчики.
А вот с мороженым и рыбными копчёностями дело обстояло немного строже. Короче, эти вкусности нам попадали дома только по праздникам.
И мы, пацаны-дошкольники, уже хорошо понимали, что попросить — это одно дело, а воровать — это уже совсем другой огород, и у нас украсть что-то на комбинате даже в мыслях не было.
По этой железнодорожной ветке, тогда ещё действующей, мы ходили и попыхивали «Шахтерскими», чтоб походить на взрослых…
Напомню, что наш «золотой треугольник» со всех сторон был окружён многочисленными железнодорожными путями. Это обстоятельство придавало нашей жизни в «золотом треугольнике» чувство своеобразного экстрима и риска. Куда бы вы ни пошли, по-любому приходилось бы пересекать множество железнодорожных путей, забитых стоящими и движущимися составами. Воздушный переход был далеко, в районе вокзала станции Никитовка.
В основном были выложенные старыми промасленными шпалами пешеходные переходы, чтоб можно было проехать или перевезти велосипед, детскую коляску или тележку с грузом — и только!
Поэтому жители нашего «золотого треугольника» должны были при своих пеших путешествиях рисковать в той или иной степени своим здоровьем, пролезая, нагнувшись, под стоящими вагонами состава или же перебираясь по тормозным площадкам вагонов, которые были у небольшого количества вагонов, рискуя в случае неожиданного начала движения состава и вовремя не спрыгнув с площадки, быть увезёнными до следующей остановки состава до Константиновки, Краматорска, Горловки, Лозовой, Попасной или Красного Лимана, что время от времени случалось, особенно с нашими стариками, которые перемещались медленно с палочками или костылями.
Если же путник пролезал, пригнувшись, под вагоном, то он вынужден был оперативно выскакивать из-под вагона. Иногда приходилось и плюхнуться животом на шпалы, что не гарантировало сохранности, так как из вагонов и платформ товарных эшелонов могла торчать проволока или опасно выступать какая-либо железяка.
По крайней мере, среди наших знакомых, у старшего брата моей ровесницы Тани Кузнецовой, поезд отрезал пятку. Случались и более серьёзные происшествия. Пьяный мужик ночью умудрился попасть ногой в автоматическую стрелку, которая зажала пьянице ногу и… но хватит об ужасах. Тогда это казалось само собой разумеющимся, и зевать у «железки» никому не рекомендовалось — ни старым, ни малым…
Что такое для меня Донбасс? Это школа № 7 в Никитовке, в первый класс которой я пошёл осваивать школьные премудрости. Это посёлок Гольма, в музыкальной школе которого я сыграл свой первый этюд Черни. Это художественная студия Дома культуры Румянцевской шахты, в котором я научился рисовать. Это памятник на заброшенной шахте «Узловая» в посёлке шахты имени Румянцева, в заброшенный довоенный шурф которого фашисты со своими прислужниками-полицаями в кашкетах со свастикой в годы Великой Отечественной войны сбросили свыше 14000 мирных граждан Донбасса и пленных бойцов Красной Армии… На гранитной плите памятника погибшим в посёлке шахты им. Румянцева, по улице Калашникова, размещены пророческие слова, обращённые к потомкам:
«Донбасс никто не ставил на колени. И никому поставить не дано».
Что мне ещё запомнилось из моего донбасского детства — это краснодонский мемориал вечно юных героев «Молодой гвардии». Это меловые склоны Северского Донца, по которым мой дядя Коля тянул связь в 1943 году без всяких шансов остаться живым, когда на него охотились немецкие пулемётчики, как на загнанного зверя на открытом пространстве, а он с простреленной ногой всё-таки обеспечил связь с почти обречённым батальоном…
Это румянцевское кладбище, на котором покоятся 24 горняка Румянцевской шахты, погибших при взрыве метана в апреле 1966 года, отработавших свою смену и уже готовившихся к подъёму навстречу яркому солнцу и бескрайнему синему небу Донбасса… На этом же кладбище похоронен и мой младший брат Олег.
В 1964 я пошёл в первый класс Никитовской СШ № 7. В школе мы писали перьевыми ручками с фиолетовыми чернилами.
Пальцы, руки и носы были хронически измазаны чернилами. А у моего соседа на передней парте и волосы с правой стороны над ухом были частенько фиолетовыми — дурная привычка чистить перо ручки о волосы… Кстати, перо действительно быстро и качественно очищалось. Процесс чистки был особенно актуален, так как любимым занятием на переменах было подбрасывание рваной промокашки или песка в чернильницы соседей, которые отвечали не менее достойно. Как только учительница отворачивалась, чтоб написать на коричневой доске мелом, в классе возникала перестрелка шариками из жёваной промокашки через трубочку.
Бывало, что летал и горох — это намного точнее и эффективнее, но в случае непопадания в цель горошина громко стучала и быстро демаскировала участников перестрелки, что было не здорово…
Чернильницы-неразливайки носили в мешках для сменной обуви. Но если этим мешком шарахнуть друга по голове, то неразливайка частенько давала приличную течь, после чего сумка и голова были характерного фиолетового цвета.
Во время процесса обучения случались казусы. Так, однажды в понедельник мы пришли в класс и с удивлением обнаружили, что одно окно было неплотно закрыто, а посреди классной доски красовалось громадное чернильное пятно-клякса, которое ещё долго красовалось в центре доски, пока учителя и наши родители не нашли способ его обесцветить, хотя бы частично.
Вот за такими деревянными партами сидели мы в начальных классах. Снизу на откидывающейся крышке парты была вырезана или процарапана вся история и имена всех поколений первоклашек, сидевших за этой партой…
Прекрасно помню сорванный урок во втором классе в начале сентября, когда мы все ещё находились в бурлящем состоянии после каникул, и накопленная за каникулы энергия так и просилась наружу из наших растущих организмов, ища выход, и находила его, иногда в довольно причудливых формах. Короче, оказалось, что по доске в её центральной части, занимающей почти половину её площади, учителю невозможно было писать. Оказалось, что кто-то из «шутников», возможно, старшеклассники со второй смены, натёрли доску стеариновой свечой…
А ещё отлично было кататься на портфелях или рюкзаках с ледяных горок! Правда, тетради, исписанные чернилами, частенько теряли цвет и форму…
Короче, были серьёзные разборки и родительские собрания и последующие долгие домашние разборки родителей с детьми. Но так же, как и в первом случае с чернильным пятном, виновные в появлении стеаринового пятна в классе не обнаружились. Победила версия Саньки Звонарёва: «Татьяна Егоровна, это, видать, пришли чужие люди и надраили доску свечкой…»
Ещё прозвучала мысль, что когда мы пришли в класс, всё уже так и было. Других версий от нас не поступало. В этот день мы писали мелом только в уголках доски, так как центральная часть просто не поддавалась и мел не оставлял после себя никакого следа.
Ещё помню, что мел у нас грызли некоторые пацаны. Но за это наказания не следовало, так как быстро выяснилось, что им кальция в организме не хватало, а растущий организм своё всё равно требует. Но смеялись все над Гуськом и Вороной долго… Помню школьное молоко в гранёных стаканах после второго урока. Каждый класс подходил к своему столу, на котором стояли стаканы, наполненные молоком. С горячими жареными пирожками с повидлом и горохом школьной поварихи тёти Клавы всё это было безумно вкусно!!! Но за пирожок нужно было отдать пятачок.
Так уж вышло, что одновременно с походом в первый класс я приобщился к курению.
Деньги на папиросы «Шахтёрские», сигареты «Дымок», «Снежок» мы не тырили по карманам у родителей, а старались зарабатывать, собирая пустую стеклянную тару.
Бутылка стоила 12 копеек, а «Шахтёрские», которые мы чаще всего покуривали, глядя на взрослых, — 22 копейки, короче, две бутылки — и ты счастливый обладатель пачки папирос или сигарет без фильтра!
Кстати, в то время Минздрав ещё не предупреждал о вреде курения, а все серьёзные парни и мужики дымили по-чёрному! Также малая живая копейка доставалась нам в обмен на собранные бутылки и в порядке взаимодействия со стариком-старьёвщиком, приезжавшим к нам на бричке, в которую была запряжена гнедая лошадка с цветными лентами, заплетёнными в её роскошную гриву. Летом в каникулы зарабатывали и в тарном цеху хладокомбината, ремонтируя деревянные ящики и сбивая поддоны.
Со своими друзьями-соседями Санькой и Сёмкой мы сами осенью делали к зиме массивные деревянные хоккейные клюшки. Весной коллективом сбивали деревянные самокаты, ходовая часть которых строилась на списанных, изношенных шарикоподшипниках, которые нам отцы приносили с шахт или с автобазы. Техника получалась неуклюжая и громоздкая, но при скатывании с заасфальтированных шоссейных спусков развивала вполне приличную скорость.
Такие самодельные самокаты и «тачки» с колесами-подшипниками пацаны мастерили и гоняли на них по асфальту с горок.
Вечерами на спуске собиралась теплая компания гонщиков-конструкторов и с удовольствием конструкторы-«шумахеры» катались, обсуждали свою «технику», в общем, отлично проводили время.
Зимой самокаты мы меняли на драндулеты, сделанные из металлического прута или арматуры, и тяжёлые металлические санки, сделанные нашими родителями из подручных материалов (лёгкие алюминиевые санки появились несколько позднее). Драндулет или дрында — отличное средство для зимнего катания с горок.
За успешное окончание первого класса мне купили настоящий велосипед «Орлёнок». А после второго класса, на радость всем пацанам из нашего двора, папа заказал в столярном цеху настоящий теннисный стол для пинг-понга. Все дворовые пацаны обзавелись китайскими ракетками и приличными запасами белых целлулоидных шариков для настольного тенниса. Резались дотемна всё свободное от школы время.
Разбитые и повреждённые шарики, а также расчёски из прозрачной пластмассы шли на изготовление дымовух и пока ещё относительно безопасных «бомбочек» с дымовым эффектом.
Спустя несколько лет пиротехника превратилась для меня и моего друга Сашки в настоящее всепоглощающее нешуточное увлечение.
Рядом с нашими домами протянули водопроводную магистраль. Внимательно наблюдая за этим процессом, мы открыли для себя такой замечательный материал, как карбид. Сварщик-резчик дядя Стёпа по жёсткому мужскому договору пообещал нам выделить по окончании работы много карбида под обязательство, что мы не будем его тырить в ходе работ.
Мы договор выполнили, и в конце работы, перед расставанием, он нам показал, как с помощью ацетиленового резака режут металл, и ещё поведал пару замечательных свойств карбида. И согласно мужскому договору выделил нам кучку карбида в коричневом бумажном мешке.
Занятия с карбидом даже на некоторое время приостановили наши игры в ножичек, а также в игру с набиванием на счёт — кто больше сможет набить с одного раза кроличий хвост со впаянным свинцовым грузилом и традиционные игры в «пристеночек» на расплющенные бутылочные крышки, которым мы увлекались в свободное от школы время. «Старшаки» играли в «пристеночек» на настоящие деньги — карманную мелочь.
В школе на переменках и во дворе после школы играли в «бабки» и «городки». Инвентарь всегда был с собой или под рукой.
Нас постоянно манил неведомой силой находящийся неподалеку заброшенный старый карьер дореволюционного ртутного рудника. Он стал для нас настоящей энциклопедией минералов и приключений, связанных с их добычей.
К каждой квартире полагался находящийся во дворе угольный сарай (дома не имели центрального отопления и отапливались с помощью печей, расположенных в каждой квартире) с погребом для хранения картошки и консервации.
У Сёмкиного сарая мы втроём соорудили собачью конуру для приблудившегося беспородного щенка Марса — Марсика, которого со временем после насмешек старших ребят, обзывавших его Барсиком, мы «перекрестили» в Шарика (свою роль в этом процессе сыграл пёс по кличке Шарик из великолепного детского польского многосерийного сериала «Четыре танкиста и собака»).
Шарик достаточно быстро превратился в здоровенного пса с игривым норовом, который с удовольствием гонял везде вместе с нами.
После нескольких споров и уговоров родителей Сёмки к всеобщей радости официальный статус Шарика был узаконен.
Сделали луки и рогатки с модельной резинкой. Самые мощные рогатки получались с использованием кислотоупорной резины. На болоте и озерке у «финских колодцев» мы охотились на лягушек и жаб с луками и рогатками. Лягушечьи лапки жарили на костре.
Наши «творческие изыскания» на отвалах дореволюционного ртутного рудника иногда заканчивались очень даже интересными находками. По крайней мере у нас у каждого дома был припрятано по приличному куску ртутной руды-киновари очень красивого вида, куски железной руды — пирита и один на всех кристалл настоящего волосяного кварца.
Никитовское ртутное месторождение было открыто в 1879 году горным инженером Аркадием Миненковым. Как поговаривают, скучно ему было в ожидании прихода поезда на Харьков и решил он размять ноги, да пройтись вдоль пристанционного поселка Зайцево. А там у жителей дома добротные, заборами обнесенные, а заборы — не то что какие-то тыны деревянные, а настоящая каменная кладка. А в кладке той поблескивают красные зернышки. «Киноварь! — смекнул горный инженер, — Да ну ее эту шахту, где я лямку зазря тяну, вот она моя жила золотая … точнее ртутная».
Уже в следующем 1880-м году этот предприимчивый малый (в 1879 году ему стукнуло 30 годков от роду) споро организовал разведку и описал три месторождения (впоследствии Софиевское, Новое и Железнянское).
На самом деле это сейчас пишут: «Ах, как прекрасно все тогда сложилось!» А на самом деле … цитата: «Миненков на земле крестьян села Зайцево Бахмутского уезда в урочище „Добрые камни“ открыл киноварь — первое в Российской империи месторождение ртутных руд».
Высокие научные авторитеты в Петербурге с прохладцей отнеслись к этому событию. Под градом пренебрежительно-снисходительных отзывов доклад Миненкова об открытии залежей киновари вблизи станции Никитовка был бойкотирован в Императорском Минералогическом Обществе.
Общество крестьян села Зайцево передало право разработки недр Миненкову с 1 сентября 1882 года по 1 января 1884 года за 1 500 рублей в год. После открытия киновари срок аренды был увеличен на 28 лет, до 1 января 1912 года, с правом передачи аренды другим лицам и приема компаньонов. Деньги за аренду участков площадью 30 десятин Аркадий Васильевич платил из своего кармана. Долго не получалось найти инвестора. Долги по аренде росли.
Ежегодная арендная плата в течение этих 28 лет была определена в 5 000 рублей, а перевозка добытых ископаемых на ближайшую станцию Никитовка передана исключительно крестьянам села Зайцево с уплатой 0,5 копеек с каждого пуда.
В 1885 году было создано «Товарищество на вере Ауэрбах и К». В игру вступил весьма известный на Урале и в Донбассе горный инженер Александр Ауэрбах. К этому времени было открыто четвертое — Чегарникское месторождение. Дальше у месторождения была длинная история со взлетом в 70-80-х годах двадцатого столетия, когда Никитовский ртутный комбинат стал крупнейшим производителем ртути в Европе, падением производства и окончательной остановкой в финале «перестройки-катастройки» в 1991 году.
В годы украинской независимости основной производственный цех был уничтожен физически, дабы избежать крушения громадного производственного корпуса…
Вот так выглядел металлургический цех Никитовского ртутного комбината в 2008 году.
Взрыв и обрушение металцеха Никитовского ртутного комбината в ноябре 2012 года, проведённое в целях недопущения человеческих жертв в результате неминуемого обрушения…
Сейчас месторождение полностью закрыто, а карьеры заброшены и внутри их создался свой микромир с зайцами, лисами, собаками, куропатками и фазанами — хоть охотничьи угодья открывай.
Карьеры заброшены, миру вдруг резко стала не нужна ртуть, почти везде ее что-то заменило: градусники стали электронными, ртутные лампы не выпускаются, гремучая ртуть используется редко, а золото больше не растворяют в ртутной амальгаме.
Капелька ртути на ртутной руде — киновари
Частенько мы с пацанами забирались в эти карьеры… Без киновари никогда не уходили. Блестящие кристаллы ало-стальной и матово-алой киновари на белоснежном мелкокристаллическом кварце, включения киновари в кристаллы кварца (ну, и конечно же, великолепные двойниковые кристаллы киновари, как бы висящие на ветвях игольчатого антимонита). Красотища!
Небольшой карьер Железнянка, по которому мы тогда лазили, сейчас затоплен и является одним из любимых мест отдыха жителей жилмассива Солнечный и Никитовского района Горловки.
Первое, что поражает, — необычный, ярко-голубой и изумрудный цвет воды (напоминает воду из чистейших альпийских озер).
Раньше в этом месте добывали ртутную руду открытым способом. Эксплуатация карьера прекращена в 1972 году, после чего он был затоплен. Почти весь берег представляет собой отвесные скалы.
Мы, конечно, были очень далеки от соблюдений требований безопасности. Каким-то образом к нам попал сосуд толстого стекла мутновато-жёлтого цвета, в котором под притёртой крышкой находился приличный ртутный шарик, который мы по-братски поделили на троих.
Помню прекрасно, что, если взять небольшой шарик ртути и бросить на стеклянную поверхность, то он мгновенно разделялся на десятки маленьких шариков, которые затем при покачивании поверхности моментально вновь собирались в один шарик. Вдоволь наигравшись, мы поменяли ртуть на куски и шарики константиновского стекла голубого, коричневого и зелёного цвета. Ангел-хранитель уберёг наши ребячьи души.
Шарики ртути сами собираются в большие капли…
Вот и сейчас спустя много десятков лет мы с друзьями вновь раз в десятилетие собираемся вместе в одну тесную и теплую компанию, как маленькие шарики ртути в один большой шар знаменитого жидкого металла, вот только с каждой встречей наша компания становится всё меньшей по составу… Непреклонная костлявая старуха с косой собирает свою скорбную жатву!
Страшным вихрем пронеслись над Донбассом годы горбачёвской «катастройки». Закрылось много шахт, рудников и заводов. Но, как оказалось, она стала только началом страшных испытаний нашего трудового шахтёрского края…
Немало горьких событий помнит многострадальная донбасская земля. И нет пока им конца и края… Но наша донбасская земля много вынесла, многое вытерпела и по-прежнему не сдаётся, держится, стиснув зубы, борется за существование, молча сражается за свой и наш завтрашний день…
И нет конца морю слёз и человеческому горю, разлитому безответственными политиками на богатой и многострадальной земле нашего любимого гордого непокорённого Донбасса…
Но жизнь нашей святой земли вечна. И придёт ещё весна, и будет праздник на многострадальной земле Донбасса!
В статье использованы великолепные работы замечательного горловского фотохудожника Владимира Лапшина, ушедшего от нас в мир иной 29 июля 2015 г. в возрасте 60 лет, и фото из архива Николая Мильшина (Ходанова).
Читайте также: Кровавый цинизм: «Эхо Москвы» поглумилось над убитым на Донбассе ребёнком (ВИДЕО)
Николай Ходанов, специально для «Русской Весны»
Свежие комментарии