Александр Чаленко, специально для «Русской Весны».
Для меня лично самоочевидно, почему граффити с Бузиной очень органично для Донецка. Мало того, кроме него в плане увековечивания памяти я поставил бы еще в этом городе памятник Олесю, наименовал бы его именем улицу, школу, библиотеку и танковое соединение.
И мне, человеку, который пятнадцать лет знал и дружил с Бузиной и с которым наразговаривал столько разговоров про Русскую идею, Русский мир, Российскую империю, русских, Белую гвардию, непонятно, почему некоторые патриотически настроенные дончане выступают против того, что в Донецке появился мурал с ним.
Лично я как человек демократических и либеральных убеждений приветствую подобного рода дискуссии. Это нормально и не вызывает у меня неприятие. Неприятие вызывают только некоторые совершенно дикие объяснения некоторых товарищей, почему нельзя считать Бузину русским мучеником.
Тут вчера один такой заявил, что Бузина никакой не мученик, потому что свои свинцовые пули получил из-за того, что тырил деньги на Антимайдан, которые не доходили до некоторых товарищей, кому эти средства предназначались. Когда я спросил, откуда он это знает, товарищ ответил мне, что, мол … ходили такие слухи.
Сказать так, это все равно что заявить, что одесситы сгорели 2 мая в Одессе, потому что их грохнула конкурирующая банда, с которой они соперничали за крышевание Привоза. Бред, согласитесь.
Поэтому я считаю своим долгом привести аргументы в пользу появления в Донецке мурала с Бузиной.
У некоторых есть сомнения в том, что Бузина русский.
Некоторые воспринимают его украинцем. Мол, и он так о себе говорил, и выступал за единую Украину.Что тут можно сказать?
Бузина, вне всякого сомнения, русский человек, русский патриот и русский мученик. Он не мыслил себя вне русского культурного и имперского пространства. Если физически он был гражданином Украины, то виртуально, если так можно выразиться, или духовно он позиционировал себя подданным Российской империи. Ему нравилось виртуально жить в веке так девятнадцатом, представлять себя барином, офицером, дворянином.
Он мог в шутку сказать, когда мы прощались: «Поеду-ка я, Чаленко, к себе в деревню, выпорю крестьян, попорчу девок». И мы, дружно засмеявшись, шли в разные стороны.
Он всегда был на стороне Белой гвардии. Никаких большевиков не признавал. К советским генералам и Сталину относился скептически.
Пошил себе форму дроздовцев. Любил в ней фотографироваться. О Белой гвардии, о российской армии, Первой мировой знал практически все. Мог мне часами рассказывать, чем русская военная форма образца, предположим, 1887 года отличается от русской формы, предположим, образца 1908 года. Когда ездил в Москву, неизменно привозил в своем рюкзаке воспоминания белых генералов.
Помню, я в Москве забыл какой-то том Мирчи Элиаде, и мне его передали в Киев через Бузину. Он отдавал мне эту книгу с нескрываемым пренебрежением. Мол, барахло какое-то. Нашел что читать. Зато сразу стал хвастаться, что купил в Москве с десяток книг о белогвардейцах и подробно, долго рассказывал, в чем ценность каждой из них. Гордился тем, что среди его предков был кто-то, кто служил в Ахтырском гусарском полку.
Он мне всегда говорил: я украинец, но я и русский, или я малоросс, и я русский. Ему очень не нравилось, что русский язык не имел на Украине государственного статуса. Он мне говорил, что мечтает, чтобы на Украине был бы телеканал, вещание на котором на все 100% шло на русском языке.
Некоторые товарищи понимают под этнонимом «русский» то, что в дореволюционное время понимали под этнонимом «великоросс». Это неправильно. Малоросс не меньше русский, чем великоросс.
Бузина очень сильно гордился тем, что малороссы принимали самое активное участие в строительстве Российской империи. Он вообще считал, что они там были чуть ли не на первых ролях.
Если бы не смерть, то сегодня на полках российских магазинов появился бы исторический детектив Бузины, главным героем которого был бы офицер Семеновского полка Алекс Тугаринов. Действие романа, который он хотел издать под псевдонимом Александр Сюро (сюро — по-французски «бузина»), должно было бы происходить в начале двадцатого века.
Языком его детства был украинский. Именно украинский, а не суржик. До старших классов школы, как мне рассказывал сам Олесь, он был украинцем, а не малороссом (в политическом смысле этого слова), но после того как он ознакомился с «Белой гвардией», в нем произошел переворот — он с этого момента русский и только русский.
Кстати, на украинском он разговаривал только с мамой, русской филологиней по образованию, и отцом, офицером КГБ.
Ему очень не нравилось, что тех, кто говорит по-украински, сразу же относили к противникам всего русского.
Например, ему не понравился фильм, который продюссировал московский политолог Дмитрий Куликов о киевском «Динамо» с Сергеем Безруковым в главной роли потому, что полицаи и все отрицательные персонажи говорили в нем по-украински. Олесь считал это тенденциозным.
Ему не понравилась и последняя экранизация «Белой гвардии» примерно по тем же причинам. Бузина считал, что надо бороться с политическим украинством, но нельзя бороться с малороссами, которых он считал органически связанными с Русским миром.
Значение Бузины для Русского мира состояло в том, что он, начиная с 90-х, стал развенчивать украинство и украинскую культуру как нечто отсталое, малоэстетичное и враждебное Руси.
Нельзя отрекаться, считал Олесь, от русского в себе, от Руси. Он верил в то, что Российская империя — самая прекрасная пора для малороссов и вообще для всех русских людей — рано или поздно возродится, и Малороссия и Новороссия будут ее неотъемлемой частью.
Многие будущие ополченцы и деятели Русской весны если и не воспитывались, то были под сильным влиянием Бузины.
И украинские националисты забрали у него жизнь именно за это. Олесь пал в строю. Он был солдатом Империи. И мурал в Донецке — это то малое, что мы можем сделать в память о нем.
Свежие комментарии